Ехало пятьдесят семей хреновцев, бобовцев, каташинцев, черниговцев и тридцать семей харьковчан. Ехали все фамилии, которым суждено было перемешаться, перелюбиться, пережениться, наро­жать детей, внуков и правнуков, смешать украинский язык с белорусским, создать село Златоустовку, устано­вить в ней Советскую власть, организовать колхозы и навсегда покончить с вековой нуждой.

На землю к шестому столбу греческой межи прибы­ли из разных сел Черниговской губернии — Ачканы, Баханцы, Байдаки, Белошапки, Вертели, Величинские, Волколупы, Васильевы, Голованы, Гути, Грецкие, Гапоновы, Гулецкие, Дворцовые, Ермаки, Ермаченки, Злобовы, Костюченки, Криволапы, Козловы, Короеды, Лямцевы, Любичевы, Лузики, Маджи, Осипцовы, Перцы, Пастушенки, Подгайные, Павлюченки, Рыбалки, Спортесные, Слеповы, Скороходы, Сулимовы, Сныцаревы, Сикорские, Таранухи, Цыганки, Шведовы, Шкреды, Шакулы, Шаповаловы, Горбатовы, Третьяки.

Черниговцев сразу стали звать литвинами.

Из разных сёл Харьковской губернии — Ефименко, Заблоцкие, Лесконоги, Линники, Мироненковы, Очередниченки, Разумные, Цыкаловы, Шепели, Рябченки, Руди, Ячменевы.

Полещуки называли харьковчан хохлами, и те на эту кличку безобидно отзывались.

С плачем смотрели переселенцы на новую землю. Бабы голосили в открытую, ругали мужиков, сорвавших­ся с привычных, насиженных мест.

И куда же нас занесла нелегкая! Лесу нет, дров нет, воды нет, и как жить тут бу-у-у-дем...

Ну и наградил царь-батюшка, на тебе, боже, что мне не гоже,— гудели мужики.—До ветру сходить не­куда, как колено, место голое!

Степняки-харьковчане оказались более расторопны­ми. Первым делом они начали собирать прошлогодний бурьян, косить жесткую, негодную для корма траву и су­шить её. К ночи у каждой брички на хохлацкой стороне горел костер, бабы варили чумацкий кулеш. Литвины присмотрелись да и себе начали так же. Варили тот же кулеш, только по-ихнему он назывался гартаначка.

А утром каждый выбрал себе место для двора. Где понравилось — там и поднял оглобли. Никто не отмерял земли, не отбивал ровной линии, сами, по-дедовски рас­положились рядком в одну улицу. Сразу же и землянки начали копать.

Только пять семей никак не могли повернуть душу к новой земле. Бабы были здесь такие баламутные, что и слушать мужиков не хотели. И победили. Ночью, за­долго до рассвета, двинулись пять подвод в обратный путь. Но ничего они не выгадали, а потеряли и то малое, что было. Через месяц их вернули в сопровождении солдат и сдали под расписку не старосте, а становому приставу. Почти все село уже жило в землянках, Макар Гулецкий возводил крышу на хате, а беглецы только взяли в руки заступ, чтоб рыть землянку.

К середине лета все село уже было упрятано в зем­лю. Выбрали старосту, писаря, организовали общину по пользованию землей, в Мариуполе получили бумагу с печатью и царским орлом. Не дожидаясь осени, поде­лили целину: по две десятины на мужскую душу. Лит­вины и хохлы, уже побывавшие в соседних селах, чесали затылки, кумекали:

— Дернул черт русаком родиться! У греков земли не меряны, на каждого немца — сотни десятин, евреям и то по сорок дали, а туг хоть молись на неё, хоть мо­чись на неё — две десятины! Да сам-то ты, царь-батюш- ка, какого бога? Русского аль нет?

Пахать начали прямо с лета. Ох и цепкая ж была вековая целина! По одной траве соху тяни — конь выды­хается, а чуть в землю опусти — совсем ни тпру, ни ну. Гуртовались мужики по пять, а то и по десять дворов, в одну соху запрягали четверку коней. И радовались только тогда, когда, вытерев пот, смотрели на готовую борозду: земля, слава богу, всё-таки была и черна, и жирна.

Ещё через два года и литвины, и хохлы перешли в хаты, слепленные из глины, хворост а и соломы. Строи­ли все на один манер. Длинная низкая хата из двух ком­нат. В первой — печь, огромная лежанка, в другой стол и деревянная кровать для хозяина с хозяйкой. Окна ма­люсенькие, низкие, пол земляной.

На третий год община постановила строить церковь. Крестьянских копеек еле набралось на маленькую дере­вянную постройку без купола и всего с одним колоко­лом. Говорили, что больше всех внес на церковь бога­тей Макар Осипович Гулецкий. К нему опять по ночам стал приходить чумак. Церковь закончили к зиме, откры­ли её 13 ноября на великий праздник Иоанна Златоуста. В этот день кончаются все полевые работы, всё словес­ное и бессловесное празднует, даже зябь на полях оста­навливается в росте. Нарекли церковь Златоустовской. По её имени и стало называться новое село.